Сергей Дигол - Старость шакала[СИ]

Вспомните несколько цветов на выбор — например оранжевый, зеленый, красный. Постарайтесь, чтобы ваша память воспроизвела их с максимальной яркостью, при этом не задерживайте внимание на каждом цвете более одной секунды. Уделяйте этому упражнению не менее пяти минут ежедневно.

Через зарешеченное окно посмотрите на белое облако в солнечный день. Закройте на несколько секунд глаза и снова посмотрите на облако. Закрывайте–открывайте глаза минимум десять раз в течение одной минуты. Не ленитесь делать упражнение каждый раз, когда судьба подарит вам солнечный день.

В положении сидя…

Продолжать Валентин мог долго и, если бы до него этого не сделал американский врач, наверняка написал бы книгу о том, как быстро и без очков улучшить зрение.

— Ноль пять — удивленно объявил окулист, взглянув на Валентина так, как зоолог — на неизвестное науке животное, — такого и у молодых–то не встретишь.

Аврабий отвернулся и замолчал, издавая при этом какие–то странные звуки — то ли носом, то ли горлом.

— Знаешь что? — глухо сказал он, — ты это… В общем, не надо больше спирта. Я тебя так лечить буду.

Повернувшись, он показал Касапу катящиеся по щекам слезы и, если ошалевшему Валентину не померещилось, улыбку бесконечно счастливого человека.

— Вы что, плачете? — спрашивает адвокат, и его лоснящееся лицо неестественно вытягивается.

Валентин быстро утирает слезу кулаком и отрицательно машет головой.

— Это его требование, — оправдывается адвокат, — я же сказал Николаю Семеновичу. Если у вас проблемы со зрением, мне не трудно зачитать. Но он настоял, чтобы вскрыли и читали вы лично. Вы, кстати закончили?

Валентин кивает.

— Есть вопросы, замечания?

Валентин разводит руками — какие, мол, еще вопросы?

— Так что, будем подписывать? — говорит адвокат и достает из внутреннего кармана пиджака ручку.

Валентин не в силах оторвать взгляда от кончика пера.

— Вам ничего не грозит, — заметив смятение Касапу, начинает убалтывать адвокат, — совсем наоборот.

Да–да, золотое перо. Неужели «Паркер»?

— …Ваше признание избавит общество от высокопоставленного коррупционера.

Валентин берет поданную адвокатом ручку, но разглядывает свою кисть. Он не хочет, чтобы адвокат заметил, как рука дрожит.

— …Да еще в органах внутренних дел.

Перебирает пальцами ручку, будто приручает. Может, и вправду гибель в спасении, а спасение — в гибели?

— …А вам Николай Семенович обязательно поможет. Как только станет депутатом.

Чуть не подбрасывает ручку вверх движением большого пальца. Было бы это так просто: орел или решка! Увы, в этот раз решает не жребий.

— …Вот выйдете через шесть месяцев, заживете прежней жизнью.

Шесть месяцев! Еще полчаса назад Валентин готов был ликовать: всего шесть месяцев! Но ведь старый шакал должен сидеть в норе, верно?

— …Да что прежней — лучше, конечно, заживете!

Рассеянным взглядом Валентин скользит по трем листкам на столе.

Чуть слышно вздохнув, резко заносит «Паркер» над головой адвоката.

Послесловие к неизданному

Сложная и необычная эта задача — послесловие к книге, которая не издана и вряд ли когда–нибудь будет издана. Более того, к книге, которая, по большому счету, не написана. Ведь, как справедливо отмечает автор этой загадочной книги, нет смысла вспоминать то, что никогда не найдут.

С чем же мы имеем дело? С мистификацией? Капризом автора? Или роковой цепью случайностей, сопровождавшей, как утверждает автор, судьбу его книги?

Как бы то ни было, а любой мало–мальски уважающий себя критик в рецензии на произведение, которому мы собираемся посвятить ближайшие 3–4 страницы, непременно попытался бы ответить на вопросы, не столько поднимающие его самого на качественно новую ступень в серой окололитературной массе, сколько обнажающие срез скрытых смыслов исследуемого материала, о которых, скорее всего, не догадывался даже автор. Современный рецензент будет, безусловно, прав, избегая безнадежно устаревших клише в оценке любого произведения, таких как: единство формы и содержания, художественная ценность и т. д. — тех самых, наиболее субъективных и неоднозначных категорий, оценка которых может несколько раз меняться с «плюса» на «минус» и наоборот в течение жизни одного поколения, не говоря уже об эпохах. Современной наукой доподлинно установлено, что единственными объективными критериями оценки любого литературного произведения являются: а) личность автора и б) обстоятельства создания — широкая категория, охватывающая целиком т. н. внешний фон — от социально–политических среды, в которой проживает автор до обстоятельств его личной жизни.

В нашем случае критерии объективной, а не умозрительной оценки произведения вырисовываются настолько рельефно и ярко, что вычленение ценности рецензируемой работы представляется процессом скорее техническим, нежели творческим.

Вот эти критерии:

а) Харизматичность личности автора

б) Цель написания работы

в) Неординарная судьба произведения.

Начнем с пункта а). Никого не удивил тот факт, что в течение нескольких лет Николай Семенович Мунтяну скрывал, что пишет книгу. Ни у кого не возникло вопросов и после того, как об этой книге, уже завершенной автором, так никто и не узнал, включая самых близких ему людей. В этом нет ничего удивительного, ведь автор — бывший вор, проведший в общей сложности восемь лет в заключении и оказавшийся на рубеже эпох одним из флагманов рыночной экономики в Молдавии.

Рыночной, как он сам любит повторять, во всех смыслах экономики. Отдадим должное остроумию господина Мунтяну, ведь с начала девяностых годов двадцатого века он является бессменным директором Центрального кишиневского рынка. А еще взглянем с другой стороны на его странное молчание и не будем поспешно списывать его на застенчивость графомана. Версия о том, что автор якобы испугался показаться смешным в глазах молдавского научного, литературного и бизнес–сообщества, также не выдерживает критики, разбиваясь об один–единственный контраргумент — сомнительный проект по защите кандидатской диссертации. Сомнительный даже с точки зрения таких сомнительных категорий как единство формы и содержания и научная ценность. Фактически его кандидатская диссертация является переводом с английского работы, изданной в США еще в 1986 году, что не помешало автору успешно защититься и даже издать на ее основе отдельную монографию тиражом в 10 тыс. экземпляров — беспрецедентный факт для специализированных научных трудов, изданных в Молдавии.

По всей видимости, источники загадочной книги Н. С. Мунтяну и не менее странного отношения автора к собственному труду нужно искать в другом. Как нам кажется, в сложной на первый взгляд комбинации двух приведенных выше критериев — а) и б).

И действительно, возможно ли найти другую, более очевидную цель написания данной книги, кроме попытки автора избавиться от груза собственной харизмы, раскопать, если хотите, второе и возможно настоящее «я» под толстым слоем стереотипов — как собственных, так и общественных? А может быть, справедливо допущение, что автор попытался избавиться от обоих своих актуализированных «я». Можно ли утверждать, что неизданная книга — манифест, яркий протест как против уголовника, вора, рецидивиста с одной стороны так и против бизнесмена, чиновника и общественного деятеля — с другой, хотя все эти ипостаси умещаются в одном человеке? Если следовать этой логике до конца, неизбежен вывод, что истинной целью неизданной книги являлось не обнаружение второго «я», а полная денонсация своего договора с обществом, поиск принципиально иного измерения, в котором возможна личность автора без ее непосредственного контакта с социальной средой. В пользу этой последней версии говорит и факт неиздания, а если быть до конца честным, ненаписания, хотя к этой, одной из многочисленных загадок книги, наиболее применим сомнительный тезис автора о роковой случайности.

Какой же вывод мы можем сделать, приняв за исходную гипотезу о книге как об избавлении автора от собственных так называемых реальных личностях? Любой третьекурсник филологического факультета с легкостью ответит на данный вопрос.

Да, перед нами роман. Роман, актуализирующий отказ личности от общественных ролей. Отдадим должное, помимо остроумия автора, его мужеству. Сомнительно, чтобы к моменту, когда замысел книги сложился окончательно, у автора имелось хотя бы смутное представление о возможности реализации личности вне общественной среды. Приступая к роману, автор явно подвергал себя риску, ведь ни для кого не секрет, что утеря собственной личности как общественной единицы чревато, при неблагоприятном развитии психологических процессов, гибелью личности в физическом смысле.